Весь рассказ полностью.
Колокола Кэр-Иса
1
Путь проложили римляне. Серые плиты, пригнанные друг к другу так плотно, что трава не осилила прорваться меж ними, выводили сквозь чащу прямо к площадке на краю обрыва. Чужак поневоле подумал бы: помрачение нашло когда-то на строителей Империи. Как иначе объяснить, что потратили столько сил на дорогу в пропасть.
Человек подошел к обрыву, безбоязненно огляделся. Внизу волновалось, шумело, спорило с ветром желто-бурое море листвы. Оно тянулось в стороны на несколько миль, сдавленное клешнями скал, а далеко впереди сливалось с морской прозеленью. Солнце еще не протопило себе путь сквозь облачную пелену, но в туманной дымке слышался отдаленный гул колокола.
Человек улыбнулся. Много времени минуло с той поры, когда он навещал долину и город в последний раз. Что ж, тем радостнее встреча.
Он перекрестился, и, шепча утреннюю молитву, двинулся к высеченной в скале лестнице.
Городские ворота...Городские ворота – тяжелые, обитые медью, были отворены. Путник прошел мимо безмятежных стражников, лениво бросавших кости, и окунулся в гам и сутолоку рынка.
– Крабы, крабы, креветки!
– Рыба! Живая рыба! Кому рыбы?!
– Вино из Аквитании! Вино, люди добрые!
Странник проталкивался сквозь толпу. Морщился. Шум, гомон сотен глоток, лошадиное ржание. Брань. В Лютеции такого и на Великой ярмарке не бывает. А здесь каждый день – ярмарка.
– Эй, путник, шерсть!
– Купите яблоки-и!
Прямо в лицо проорала, аж слюной брызжет, прости Господи!
А рынок богат. Все здесь, что создали руки и терпение людское. Ткани из восточной, варварской земли; легкие ткани, прозрачные, солнце насквозь просвечивает; меха собольи с севера, амфоры вина и масла с юга. Хищно блестит оружие. А про зерно, да рыбу, да дичь и говорить нечего: навалом.
Звенят монеты, идет торг. С зари до зари все покупается, все продается!
– А ну, пропусти, деревенщина!
В спину врезался кулак. Кто, откуда, почему – не поймешь. Сомкнулось море людское. Ругань: вора поймали и бьют толпой. Вопли пьяные из таверны.
Содом и Гоморра!
Путник выбрался в переулок, оправил потрепанный плащ. Поднял глаза.
Замок правителя высился над городом белым, точно первый снег, утесом. Солнце жарко горело на бронзовой крыше главной башни, било в окна. А за дворцом вздымались серые глыбы камня. Плотина, неприступной твердыней обороняющая город от коварного океана.
Странник подошел к опущенному мосту. Воин, что нес караул у решетки, направил на него острие копья.
– Пошел прочь, бродяга!
Сзади дробно застучали копыта. Тонконогий скакун вылетел из переулка на площадь.
– Дорогу!
Приказ звонко выкрикнула юная всадница. Золотые волосы ее падали волнами на алый бархатный плащ, достигая пояса. Ясные, точно утреннее небо в мае, глаза сияли, а щеки разрумянились от быстрой езды. Она чуть сдвинула брови, и стражи бросились подымать решетку. На странника прекрасная дева даже не взглянула.
Воин долго смотрел вслед знатной всаднице. Наконец обернулся.
– Ты все еще здесь, бродяга? Я сказал – убирайся!
– Послушай, добрый воин, – смиренно произнес путник. – Правит ли еще Кэр-Исом достойный Градлон Меур?
– Ты стоишь пред его крепостью, невежа! – рассмеялся воин.
– Тогда, – еще тише произнес путник. – Пойди и скажи своему мудрому правителю, что Гвеноле, аббат монастыря Лок-Крист просит о встрече…
2
– Радуйся, друг мой! – Градлон осушил серебряный кубок и со стуком опустил на столешницу.
– Радуйся, правитель, – кивнул священник. Медленно пригубил пряное, впитавшее свет щедрого италийского солнца вино. Теплая волна пошла по телу, смывая усталость, точно губка – дорожную пыль.
Они сидели в саду, разбитом за внутренней стеной замка. Резкий дух морской соли спорил с тонким ароматом поздних яблок, которые еще держались на лишенных листьев ветках. Журчал фонтан. Ледяные брызги осыпали мрамор.
Гвеноле сделал еще глоток. Правитель, прищурившись, рассматривал друга, темные глаза весело поблескивали из-под густых угольно-черных бровей.
– Давно ты не заглядывал сюда, странник, – произнес он наконец. – Я уж думал, ты позабыл Кэр-Ис и нашу дружбу…
– Как можно забыть юность? – Гвеноле с улыбкой покачал головой. – Но наши дороги определяет Господь. Я был далеко: плавал в Камбрию, говорил там со святыми отцами, а теперь милостью Божьей вернулся к родным берегам.
– И хорошо сделал, что вернулся, – сказал Градлон. – У нас есть, что показать гостю! Ты видел, как изменился город?
– Он стал…оживленнее, – осторожно сказал священник.
– Оживленнее?! – рассмеялся правитель. – Да он вырос вдвое! Теперь Ис – самый большой город на побережье Арморики. Да что Арморики – всей Галлии! Сотни кораблей стремятся в нашу гавань, и даже у последнего горожанина в кошеле звенит серебро! Ты видел Стену?! Видел нашу церковь?!
В запальчивости он ударил кулаком по столу. Тонко зазвенели чаши цветного стекла, звякнули кубки. Градлон словно помолодел лет на двадцать и, не будь его волосы так пронизаны сединой, сошел бы за юношу. Загорелое, исчерченное шрамами лицо светилось гордостью. Священник поднял руки в успокоительном жесте.
– Согласен, согласен. Но ты заговорил о церкви…
– Не просто о церкви, Гвеноле. Мы выстроили храм, равный которому найдешь разве что в Новом Риме. Пригласили мастеров-каменщиков из Равенны. А мозаика! А колокол! Голос его слышен в открытом море…
– Я слышал его сегодня утром. Внушает почтение. Но много ли горожан откликаются на его призыв?
– Много, – твердо ответил Градлон. – Новая вера принесла городу богатство и удачу. Люди это понимают.
Гвеноле слегка поморщился.
– А твоя дочь?
Градлон отвел взгляд, провел пальцами по краю пустого кубка.
– Дагю остается верна ложным богам матери. Ты ведь знаешь, Энора была из Броселианда, а там суеверия крепки, как нигде…
– Я поговорю с ней, – решил Гвеноле, подымаясь со скамьи. – Твоя дочь нуждается во вразумлении. А сейчас я желал бы помолиться. Проводишь меня в вашу прекрасную церковь?
Пиршественный зал был полон народа. Под чадящим огнем факелов, за низкими, покрытыми узорными скатертями столами говорили, смеялись и пили лучшие люди города. Псы разлеглись на свежем тростнике и лениво взрыкивали, обгрызая кости. Арфист, слепой на один глаз, перебирал струны, извлекая плавную мелодию.
Гвеноле сидел на почетном месте, по правую руку от правителя. Градлон уже изрядно захмелел, но держался твердо. Устроившись на возвышении, в резном кресле, он довольно озирал собрание, время от времени делая знак слуге наполнить кубок. Изредка он наклонялся к дочери, занявшей место слева, что-то говорил ей, и золотоволосая красавица рассеянно кивала в ответ.
У священника болела голова. Разговор с Дагю не задался. Принцесса была почтительна и казалась разумной девицей, но когда Гвеноле осторожно подвел беседу к вопросам веры, то неожиданно натолкнулся на кремень. Он пытался увещевать, но его уговоры пропали втуне: Дагю лишь кривила алые губы. «Оставь слова убогим и слабым, добрый аббат. Они нуждаются в утешении – не я», – бросила она напоследок, и Гвеноле с прискорбием был вынужден признать, что червь гордыни глубоко разъел душу девушки. «Я буду молиться, дабы заблуждения оставили тебя», – сказал он. Дагю не ответила, но в ее взоре он прочитал презрение.
Шумная толпа придавила его душу к плитам пола. Он предпочел бы провести эти часы в молитве. Слова, обращенные к Господу, всегда дарили утешение. Он знал, какова их сила, знал, как никто в гудящем зале…
Градлон встал, держа в руке кубок. Гомон смолк.
– Я поднимаю этот кубок, – начал Градлон, – в честь нашего гостя, почтенного Гвеноле, аббата Лок-Криста. Он несет свет истинной веры в леса и долы Арморики, и вера эта поистине творит чудеса. Вспомним битву у берегов Иль-Верте, где он своей молитвой помог одолеть корабли пиратов. Радуйся, Гвеноле, сын Фрагана.
– Радуйся!!! – на десятки глоток рявкнул зал.
– И прими мой дар, – добавил Градлон.
Дагю поднялась с места, взяла из рук служанки золотое блюдо и, шелестя льняной тканью платья, подошла к священнику. С низким – как показалось Гвеноле, нарочито низким, – поклоном протянула. На жарко горящем золоте лежал изящный серебряный колокольчик.
– Блюдо я жертвую монастырю, – продолжил правитель. – А колокольчик пусть будет у тебя. Он из одного слитка с колоколом новой церкви. Позвонишь в малый – большой отзовется. Пусть же он напоминает тебе о славном городе Кэр-Исе!
Гвеноле пришлось встать и принять у Дагю блюдо. Девушка улыбнулась – словно жало змеи кольнуло сердце аббата. «Зло в ней крепко, – подумал он. – Неужели Градлон не замечает этого?»
Наконец все приличные случаю слова были сказаны, и кругом воцарилась прежняя суета. Гвеноле в задумчивости отпил из кубка, обвел зал взглядом. И вздрогнул. За правым столом развалился чужак. Он явно не принадлежал к подданным Градлона Меура. Высокий, плечистый воин со светлыми, точно выгоревшая солома, волосами, заплетенными в толстые косы. Одежда его не отличалась богатством, но на шее красовалась серебряная гривна, а на фибуле плаща искрился красный камень.
– Кто вон тот? – спросил священник у Градлона. – Со шрамом под левым глазом?
– А, Родрик, – хмыкнул правитель. – Это франк, посол Кловиса из Суассона. А что?
Гвеноле замялся. Он не знал, как объяснить. Что-то незримое прошло по залу и исчезло, оставив странное чувство. Гнетущую тоску, ноющую занозу в глубине души. Он помнил это ощущение: такая же тоска мучила его в юности, в ночь, когда черные корабли пиратов приближались к Иль-Верте…
– Этот человек несет беду, – прошептал он.
– Беду? – переспросил Градлон. – Напротив, друг мой, франки желают с союза с Кэр-Исом. Не бери в голову. Давай лучше выпьем…
И они пили терпкое вино и говорили, долго, пока не догорели факелы. А после, когда разошлись гости, когда стража закрыла за ними двери замка, и придворные под руки утащили хмельного короля, в опустевший зал, распахивая ставни, ворвался ветер. Ветер с моря, хозяин волн и песка. Соленое дыхание его обожгло аббата.
Гвеноле подошел к окну. В небесной мгле, задевая шпили башен, ползли тяжелые темные тучи. Кэр-Ис спал. Ни звука, ни отсвета пламени.
Ощущение опасности словно растеклось в ночном мраке. И Гвеноле отчетливо понял: он должен покинуть город. Зов, которому он повиновался всю жизнь, гнал его прочь. Сегодня. Сейчас.
3
Лестница. Узкая, винтовая. Огонь масляного светильника разгоняет мрак, смиряет беспокойно стучащее сердце. Где-то близко, за толщей стен, бьется прибой.
Дагю спешит. Никогда раньше не переступала она порога подземелья: отец допускает в сердце города лишь немногих доверенных мастеров, что следят за шлюзами. Но она знает: там, у основания башни есть кое-что еще.
Остановиться бы...Остановиться бы. Подумать? Вернуться? А, Дагю?
Нет, надо торопиться. Пока город укрыт ночной тьмой, пока забылись сном все от последнего рыбака до правителя.
Как же зябко! Шерстяной плащ, подбитый куницей, словно и не согревает вовсе!
Это все проклятый Гвеноле. Оборванный коршун, в каждой встречной видящий лишь грязь и искушение. О, почему отец, ее добрый отец, так верит этому святоше, почему так дорожит его глупыми советами?!
Она старалась быть учтивой. Ради отца. Она даже улыбнулась коршуну самой сдержанной и милой улыбкой. Он же смотрел так, словно она, дочь правителя! – была ночным демоном Анку или грязной шалавой из рыбачьего трактира. Но ничего, он еще вспомнит… Нет, не надо… Зачем думать сейчас об этой вяленой рыбине. Пусть святоша убирается из ее мыслей.
Помни лишь о том, кто ждет там, на улице под стеной, Дагю. О том, чьи глаза, точно янтарь в морской пене, а голос – словно, мягкий рокот прибоя. О том, за кем закрылись двери пиршественного зала, но перед кем откроется иная, тайная дверь.
…Она пробралась в покои отца после полуночи. Долго стояла у порога и слушала, не решаясь сделать шаг вперед. На башне перекликались часовые. В бойницы-окна бился нарастающий штормовой ветер. Правитель спал.
Наконец, Дагю набралась смелости. Бесшумно подкралась к ложу. Оглядываясь на ровно дышащего Градлона осторожно взяла со скамьи железное кольцо с ключами.
Связка звякнула. Дагю замерла.
Тишина. Мерное похрапывание. Свист ветра.
Девушка прижала добычу к груди и тенью выскользнула прочь.
… Еще один поворот, и ступени заканчиваются. Дагю стоит на тесной площадке. Справа и слева темнеют дубовые, окованные полосами железа, двери. Девушка растерянно глядит на ключи.
Левая или правая? Который ключ?
Она пытается вспомнить, куда ведут улочки вокруг дворца. Перебирает в памяти слова, вскользь брошенные отцом. Мнется, кусая губы. Но время бежит. Там, у стены сейчас воет промозглый ветер. И Дагю делает выбор: бросается к правой двери и торопливо вставляет в замок ключ.
Не тот. Еще один. Снова не тот. Еще… Руки девушки дрожат, связка едва не выскальзывает из пальцев.
Этот? Простой грубый ключ – такими купцы закрывают замки лавок. Но дверь подается, и девушка переступает через порог.
Снова ступени. Только бы не погас огонь. Одной рукой она нашаривает перила и опирается, боясь отпустить. Впереди вырастает что-то огромное, бесформенное, жуткое. Дагю замирает. Потом робко подымает светильник над головой.
Колесо. Огромное, зубчатое колесо, от которого тянутся в темноту ремни. Дальше смутно виднеются другие колеса, странные, диковинные механизмы. Она ошиблась. Это не подземный путь за стены замка, это та самая тайная комната, где мастера управляют шлюзами.
Надо вернуться. Скорее.
Под ногами что-то шуршит. Дагю вздрагивает и, оступившись, летит вниз, на пол. Светильник падает на ступени, и пламя умирает. Дагю поднимается и шарит вокруг себя в поиске опоры.
Гладкое, отполированное дерево. Девушка хватается за него, но оно резко уходит вниз. Из темноты доносится скрип, протяжный и неприятный, словно кто-то скребет по ржавому железу. Сначала он едва слышен, но с каждым мгновением становится все громче. Колеса вокруг испуганной Дагю подрагивают и принимаются медленно поворачиваться. И внезапно шум прибоя становится особенно близким.
После расскажут разное. Будут перебирать слухи, складывать баллады, заносить в хроники…
Истина проста: ударил церковный колокол.
Прежде чем помертвевшая от ужаса Дагю услышала, как нарастает бурление воды.
4
Конь несся по знакомой дороге. Подковы били в каменные плиты, высекая искры, деревья черными тенями надвигались и убегали назад. Беспощадный ветер колол лицо тысячами игл. Зря старался. Правитель не чувствовал боли, не ощущал, как текут по щекам злые слезы. Душа словно одеревенела, из последнего пытаясь не подпустить к себе безумие.
Кромешная тьма. Дробь копыт. Хрипение конской глотки. И тихий стон, срывающийся с губ, неважен, когда сзади ревет, ломая сосны, жадное чрево океана.
Океан пришел за ним. Океан убил его город.
Он проснулся от гула, сотрясавшего стены. И сразу потянулся к связке ключей, точно предчувствуя, но ключей не было. Окна дрожали, в двери барабанили стражники, а он уже знал: поздно.
Шлюзы открылись. Выбежав на галерею, он видел, как напор хлынувшей воды расшатывает камни плотины. Механизмы, спрятанные в подземелье, уже затоплены. Никто не сможет перекрыть водные ворота. Никто не сможет остановить потоп. Город обречен.
Надо спасти людей. Дагю! Где Дагю?!
– Все на скалы! – рявкнул он начальнику стражи. – Скачите, предупредите горожан! Пусть подымаются на скалы! Живо! Где моя дочь?
– Мы не знаем, господин! – Во взгляде воина тоска и готовность выполнить приказ. – Найти ее, господин?
– Да! Нет! Я сам… а вы все в город!
Воины бросаются к лестнице, а он, внезапно обессилев, опирается о колонну галереи. Море ревет, прорываясь в крепость. Море берет Кэр-Ис штурмом. Над головой рвет тучи набат.
Когда правитель на неоседланном коне вылетел за ворота, в Кэр-Исе разверзся ад. Люди смутными тенями метались по улицам. Плач и крики пронизывали ночь.
– К скалам! – срывая голос, орал Градлон, – Бросайте все! Все на скалы!
Если они успеют подняться выше плотины, то спасутся. Вода уже затапливала крепость, но здесь на улице пока лишь обманчиво тонкие ручейки отмечали будущую гибель города. Где же Дагю?
Он носился по темным, стонущим улицам, то призывая народ к бегству, то выкрикивая имя дочери. И чуть не лишился чувств от радости, когда услышал из переулка:
– Отец!
Дагю сидела на мостовой. Градлон спрыгнул с коня, рывком поднял девушку на ноги. Провел рукой по лицу, откидывая растрепанные волосы. На ладони осталась влага. Слезы.
– Отец, – девушка прильнула к его груди, сотрясаясь от рыданий. – Отец… я…
– Молчи!
Он подсадил ее на коня, вскочил сам. Он не хотел знать, что она ему скажет. Не сейчас. Он нашел ее, остальное – если Господь позволит дожить до утра.
Они миновали рыночную площадь, когда с оглушительным грохотом обрушилась часть плотины. Волны ринулись в проем, отрезая путь к ближним скалам. Путь к спасению.
Костер почти догорел. Ветер шевелил пепел, старательно пытаясь раздуть угасающие угли. Гвеноле стряхнул дремоту, поднялся. Кутаясь в плащ, пошел к куче хвороста, припасенной неподалеку. Остановился, всматриваясь в ночную темень.
Он остановился на той самой площадке, откуда недавно спустился в ущелье. После пира и бессонной ночи всегда трудно настроиться на дальнюю дорогу, а впереди несколько дней не будет жилья. Не стоило торопиться.
Священник подбросил сухие ветки в огонь, уселся рядом на камень. Странно: только что дремал, а теперь сна как не бывало. В голове все кружились видения: золотоволосая Дагю с кинжалом в руке склоняется над спящим правителем, он, Гвеноле пытается оттолкнуть ее от Градлона… Что было потом? Кажется, начал бить колокол…
Колокол?! Гвеноле вскочил. Может, послышалось? Но нет, под мглистыми небесами разносился колокольный звон. Беспорядочный. Тревожный. Что-то стряслось там, внизу, в городе.
Что-то недоброе.
Конь споткнулся, но тут же выправился. Градлон не понукал его. Гнедой и без того хрипел, исходя пеной, но упорно продолжал бег. Страшный бег наперегонки со смертью.
Дагю вцепилась в отца, ее волосы разлетелись от бьющего в лицо ветра. Ни слова, ни всхлипа. Сзади трещали деревья. Кэр-Ис, наверно, уже затоплен полностью. Господи, пусть хоть кто-то спасется! Градлон пытался прочесть молитву, но губы не повиновались, а мысли путались.
Огонь в вышине они увидели одновременно. Он пылал в ночи, и надежда огненным цветком прорастала в сердце правителя. Огонь наверняка разожгли на площадке над ступенями. Край ущелья близок. Еще немного, и они спасутся! И тут гнедой пал.
Шум, поначалу далекий, нарастал со зловещей неумолимостью. Он был подобен порыву урагана. Гвеноле стоял на краю обрыва. Глаза его всматривались в темноту, но видел он сейчас отнюдь не кроны деревьев. Такое уже было. Давно, когда стоя на скользких камнях острова Иль-Верте, он иным, внутренним, взором, различил за линией горизонта вражеские корабли.
Он видел, как волны перекатываются через каменную кладку, и с ужасом понял: это вершина городской плотины; видел горстки дрожащих людей, вцепившихся в кусты на окрестных скалах, видел, как вода плещется между башен крепости. Видел, как волны устремляются за городские стены, затопляя долину…
И две фигурки, бегущие по дороге к скальной лестнице. Вода шла за ними по пятам. А потом аббат понял, кто они.
Гвеноле швырнул в костер оставшиеся дрова. Языки пламени взметнулись к небу, вырвав из тьмы кусок пространства. Так и есть. В нескольких десятках шагов под лестницей, пошатываясь от усталости, брели двое. Девушка почти висела на плече мужчины, а он упорно ковылял вперед, то и дело оборачиваясь. Гвеноле ничем не мог помочь им. Ничем кроме молитвы. Девушка сделала еще несколько шагов и осела на камни. Гвеноле посмотрел на нее, и яркая вспышка прозрения обожгла его разум.
Дагю упала без чувств почти у ступеней лестницы. Градлон с трудом поднял девушку на руки и потащился к подножию скалы. Сто пятьдесят три ступени. Он шагнул на первую, с усилием переставил ногу на следующую…
К сотой ступени руки налились свинцом. Его шатало, точно пьяницу, и правитель боялся, что оступится и полетит вниз. Вода подбиралась к подошвам сапог. Как быстро, оказывается, может погибнуть дело всей жизни. Дагю не шевелилась.
А край скалы уже совсем близко. Еще ступень… Руки тряслись от тяжести. Нет, дальше он не сможет…
– Градлон! – Голос правитель узнал не сразу – таким сдавленным он был. Но все же узнал.
– Гвеноле… Помоги мне, друг. Помоги поднять Дагю.
Молчание. Вода уже по щиколотку. И ответ. Тихий и страшный.
– Я помогу тебе, друг. Если ты бросишь ее.
– Что?! – от ужаса и негодования у Градлона перехватило дыхание. – Что ты такое говоришь?
– Она пособница дьявола! Я видел! – крикнул Гвеноле. – Это она погубила Кэр-Ис! Брось ее, и ты спасешься!
– Она моя дочь! – рявкнул Градлон. – Ты требуешь, чтобы я оставил умирать свое дитя! Ты помешался! Держи свои бредни при себе и помоги…
– Она развратная язычница, – голос аббата, казалось, спорил с шумом потока. – Потоп – кара за ее бесчинства! Отрекись от нее, и я с радостью протяну тебе руку!
– Нет, – прохрипел правитель. – Гвеноле, я заклинаю тебя, я молю тебя – помоги…
По залитому водой лесу катился штормовой вал. Гвеноле почувствовал, как боль стискивает грудь. Градлон, которого он знает с юности, умоляет о помощи! Он был готов протянуть ему руку, но… Зло не должно покинуть долину. Гвеноле поднялся с колен, покачал головой. Нет, правитель. Сделай правильный выбор.
– Так будь ты проклят! – крикнул Градлон. – И будь проклят день, когда я назвал тебя своим другом!
Правитель погибшего города прижал бесчувственную дочь к себе, выпрямился и повернулся навстречу бешеной темной воде… Гвеноле закрыл глаза.
Волна ударилась о скалу, швырнула в лицо аббату клочья пены и сыто выдохнула, успокаиваясь навсегда.
5
Ненастный день.
Остывающее осеннее небо. Далекий рокот прибоя. Облака.
Человек брел к берегу, через дюны. Ремешок сандалии волочился по песку змеиным следом. Старый плащ надувался за спиной, желая сорваться с плеч, но тщетно. Медная фибула держала крепко.
Ветер, хозяин волн и песка, злился.
Ветер взметал седые космы волос, рвал бороду, бил в морщинистое задубевшее от времени и солнца лицо. Человек не отворачивался, темные, с красноватыми прожилками на белке глаза слезились, когда упрямец напрягал зрение, пытаясь разглядеть что-то вдалеке, у затянутого пеленой окоема.
В руке – палка, за спиной – тощая котомка. Так он прошел всю Арморику. Когда-то в далекой юности над ним потешались. Помешанный, блаженный. Но годы шли, и монастыри, выросшие на побережье, стали прибежищем многим, уставшим от мира. К нему прислушивались. И – за глаза – все чаще и чаще называли святым.
Вначале он пугался, потом – привык.
Человек нагнулся и зачерпнул горсть песку. Раскрыл ладонь и смотрел, как песчаные струйки бегут сквозь пальцы.
Ветер так и не понял – зачем.
В ближайшей рыбацкой деревне человек попытался нанять лодку. Без толку. Узнав, куда надо плыть, рыбаки отказывались наотрез. C поклонами предлагали ночлег, ужин и молодое вино.
Он только качал головой.
Близился вечер, когда ему наконец повезло. Молодой парень с небритым разбойничьим лицом присвистнул, лихо подмигнул и, не пересчитывая, ссыпал за пазуху медные монеты. Все, кроме одной.
Когда выходили из бухты, рыбак бросил ее в воду. Человек поморщился, но ничего не сказал.
– Здесь и был он, – рыбак вытянул вперед руку. – Вон там, где рифы. Сам- то я не застал, а отец мой своими глазами видел…
Над головами тяжело хлопало полотнище паруса. Лодка качалась на невысокой волне, вода лениво, будто нехотя, плескала в борта. Гвеноле поднялся со скамьи.
Он смотрел долго. До рези в воспаленных глазах, до ломоты в приставленной ко лбу ладони.
Угрюмые обрывы, заросшие кустарником, свинцовая вода, чуть подсвеченная лучами закатного солнца. Пенная полоса бьется у подножия скал. Чаячьи стоны в вышине.
Ни стен крепости, ни остатков плотины, ни башни маяка, что указывал путь в гавань. Ничего.
– Ничего и не осталось, – подтвердил рыбак. – Отец сказывал: проснулись утром, а вместо города волны плещут. Как не было. А правитель пропал. Кто говорил: утоп, кто говорил – сбежал да в Нант подался…
Гвеноле вздрогнул. Полез в котомку. Рыбак присвистнул, когда на ладони аббата возник маленький серебряный колокольчик.
– Для чего это тебе, господин? Рыбу приманивать?
Гвеноле не ответил. Поднял руку, побряцал колокольчиком. Тонкий чистый звук затерялся в порыве ветра. Нет ответа. Молчит прошлое, ибо прошло и забылось…
Солнце коснулось воды. Тревожное зарево разлилось по краю неба, обагрило волны. Рыбак поудобнее перехватил рулевое весло и вдруг замер.
– Слышите, господин?!
Сквозь шум ветра и плеск волн доносился еще один звук. Гулкий, протяжный, он словно шел из глубины, через неимоверную толщу воды. А может, времени?
– Колокол, – потрясенно произнес Гвеноле.
– Он, – шепотом ответил рыбак. – Звонит. Говорят люди: придет день Страшного суда, и подымется Кэр-Ис со дна, и сядет король в своем дворце как в прежние дни…
– Как в прежние дни, – повторил Гвеноле. – Какая ересь..
И, повернувшись, спросил у рыбака:
– Да что ты знаешь о Страшном суде? Что ты вообще знаешь о Боге, парень?
Тот опешил. Смущенно пожал плечами и принялся возиться с парусом. Гвеноле снисходительно усмехнулся.
Не вернутся дни прежние, ибо пришло время новое. Все пустое, все белая пена, все сказки…
Колокольчик дрогнул в руке.
...И когда придет время, ты ведь рассудишь, Господи? Ведь рассудишь?
– Господин! Господин, я вспомнил, – позвал рыбак, – Священник в церкви говорил: бог есть любовь. Вроде так…
...Но каков он будет, Твой суд?
Над вечерним побережьем отбивал счет времени незримый колокол. Вторя ему, плакали чайки.